Каждый день и каждую минуту мы пишем книгу своей жизни. Не задумываясь, не всегда осознавая действительность и отрицая сам факт какой-то предсказуемости, говоря себе, что каждый из нас особенный и, соответственно, каждого ждет своя судьба. У кого-то эта книга настолько интересна, что захватывает дух от одного лишь пересказа, у кого-то, наоборот, полна однообразия и рутины, которая вгоняет в скуку уже с первой минуты повествования. Но каждому из нас становится чертовски обидно, когда мы осознаем скоротечность времени. Казалось бы, только вчера нам было лет по пять, и самой большой проблемой была разбитая так не вовремя коленка. Обычно сезон ссадин открывался где-то в конце мая, когда родители вывозили нас куда-нибудь подальше от большого города, где шум машин, суета улиц и серость повседневности не омрачили бы наше детское сознание, жаждущее приключений. И обычно этот сезон открывала я, спотыкаясь на ровном месте во время игры в салки. Я помню, как тогда заходилась в рыданиях не столько от боли, сколько от обиды на глупость ситуации и ненависти к стерильным повязкам на ране, так мешавшим творить детские безрассудства. Рене, в свою очередь, так боялась в детстве крови, что, стоило мне только вмешаться в какую-то игру, сулившую очередные ссадины, так она заходилась в крике, что все расскажет маме. В голове не укладывается, как она спустя годы решилась пойти в медики.
Да, каждый пишет свою собственную «книгу». И пусть некоторые называют эту точку зрения глупостью или утверждают, что все давно предсказано по гороскопу, который будет утверждать, что все предопределено не нами, а расположением звезд или планет, или по линии ладоней, или по еще какому-нибудь критерию, который кто-нибудь, но оспорит. Я не знаю, какими чернилами и на какой бумаге пишется этот промежуток времени, но что-то мне подсказывает, что воля случая не пропустит мой вариант событий без своей редактуры.
Раньше все было проще: проблем просто не существовало, а если и появлялись, то так же скоро терялись в череде событий. Я скучаю по тому времени. Как бы это ни звучало глупо, но, да, я скучаю по прошлому, не в силах иногда поверить в то, как легко и как скоротечно всё может измениться. Как ты можешь измениться. Сумасшествие.
Ненормальным сейчас было и то, что моя старшая-на-целых-пять-минут-сестра сейчас сидела в наручниках в полицейском участке. Выскажи мне кто-нибудь подобный вариант развития событий год-два назад, я бы посмеялась и обвинила собеседника в его безумии. Сегодня же я была лишь удивлена тому, что задержана Рене не из-за очередной идеи подшутить над ней. И, судя по наручникам на ее запястьях, она явно не нарушила правила парковки.
Роман старшая называет меня Гейл, что, как и в любой другой раз, выводит из равновесия, подобно красной тряпки для быка. Она знает, как я ненавижу это ее идиотское сокращение, но каждый раз называет именно так, придавая голосу какой-то оттенок с ноткой издевки, что еще больше нервировало. Или я утрирую? Одно только её «Гейл» было темой далеко не одного пререкания. Нам уже не по пять лет, к тому же и в пять лет такая вариация имени не вызывала особого восторга. Иногда мне кажется, что моя реакция лишь забавляет Джо, побуждая все чаще и чаще называть ненавистным сокращением. Я раздраженно провожу пальцем по правой брови, поджимаю губы и мысленно пытаюсь уговорить себя не устраивать скандал в участке. Проходит несколько секунд, когда я понимаю, что взяла себя в руки и не устрою кровавых зрелищ на работе с сестрой.
– Хватит фиглярствовать, Рене. – Отвечаю я, не скрывая своего ответного раздражения. – Будь это моей очередной шуткой, ты бы продолжила свое свидание в обезьяннике с каким-нибудь карманником.
Я резко встаю и выхожу из комнаты для допроса, тихо прикрывая за собой двери. Шутки шутками, а видеть сестру, прикованную наручниками к столу в участке было как-то дико. Захожу в комнату для наблюдения, беру нужные ключи и возвращаюсь обратно. Молча отстегиваю наручники и присаживаюсь на краешек стола рядом с ЭрДжей.
– Ну и? Может быть, все же поведаешь причину твоего пребывания здесь? – Я стараюсь произнести это ровно, даже с некоторым безразличием, скрывающим любопытство и возмущение. По сути, я не знала ни подробностей, ни сути причины присутствия Джо здесь.
Не успеваю я закончить фразу, как слышу, что дверь снова открывается. Нахмурившись, я оборачиваюсь, предполагая различные варианты, вплоть до прибытия адвоката сестры. Какого мое удивление, когда, вместо надменного адвокатишки вижу детектива Холстеда, который молча приглашает выйти кивком головы. С каждым моментом ситуация нравится мне все меньше. Холстед протягивает мне какую-то папку, на которой я замечаю имя сестры и не успеваю спросить, когда слышу, объяснение о том, что, пока меня не было, все уже уладилось из-за неоправданности обвинений. Пытаюсь выяснить у него, насколько эти обвинения были недостоверны, но лишь слышу, что с меня выпивка. Закатываю глаза и возвращаюсь к Рене, на ходу заглядывая в папку.
– Если ты не соблазнилась на времяпровождение в камере, подписывай документы и иди забирай конфискованные вещи. – Небрежно бросаю нужную бумажку и ручку перед Роман и продолжаю листать папку. В очередной раз за вечер раздраженно поджимаю губы, когда пробегаюсь глазами по причине ареста и резким движением закрываю папку, будто бы этот жест может выплеснуть все недовольство.
–Жду внизу. – С расстановкой произношу я, беру документы и быстрым шагом удаляюсь из комнаты. Сдаю папку, спускаюсь в раздевалку, быстро меняю форму на любимые джинсы и футболку, хватаю сумку и спешу к машине. Забросив сумку на заднее сиденье автомобиля, я облокачиваюсь на капот. Складываю руки на груди, прикрываю глаза и подставляю лицо очередному порыву прохладного ветра, который так кстати приводил мысли в порядок.
